Оперируя глобальными понятиями, можно сказать, что мы едва способны завязать собственные шнурки. Мы не можем не только разгадать, в чем он заключается, но даже охватить его разумом. Священник преодолел уже треть пути наверх. Ошеломленный, я продолжал вглядываться в лицо ангела. Этого ангела среди знакомых мне фигур никогда не было. Или я его просто не замечал? Священник уже добрался до середины лестницы и продолжал карабкаться все быстрее. Учитывая то, с каким талантом она делала свои куклы, можно было с уверенностью предположить, что ее привлекли и к изготовлению фигур для рождественских декораций. И все же я, как ни силился, не мог понять, почему она наделила ангела моими чертами. Если я и заслуживал чести присутствовать в этом скульптурном ансамбле, то только в качестве одного из ослов.
Неожиданно для самого себя я понял, что упустил какуюто очень важную деталь, когда смотрел на ее несчастное изувеченное тело. Испытывая отвращение при виде крови, скованный горем, я пребывал в состоянии шока и, перепугавшись до смерти, был не в силах долго смотреть на нее. Точно так же на протяжении многих лет я избегал смотреть на ярко освещенную рождественскую композицию, предпочитая отворачиваться в сторону от залитых светом фигур перед фасадом церкви. Я почувствовал, что ключ к разгадке почти у меня в руках, но пока не мог определить, в чем он заключается.
Подсознание откровенно глумилось надо мной. Ну, ничего, позже еще будет время мысленно вернуться в тот театр ужасов и, набравшись мужества, переступить через себя и вспомнить все до единой детали. Я бесшумно крался от одной фигуры к другой, затем прошмыгнул мимо ящиков с церковной писаниной, документами, коробок с припасами и оказался в более короткой и пустой секции подвала, а затем двинулся к двери в котельную. Рыдания священника, отражаясь от бетонных сводов, становились все тише и напоминали стенания некоего потустороннего существа, еле слышно доносящиеся изза холодной стены между двумя мирами. В ту ночь, когда умерла мама.
Сам не знаю почему, но я всегда пытаюсь удержать свое горе в себе, и, если чувствую, что внутри меня начинает подниматься безысходный вопль отчаяния, я вцепляюсь в него зубами и грызу до тех пор, пока он не обессилеет и не умрет. Иногда во сне я сжимаю зубы с такой силой, что после пробуждения мои челюсти невыносимо болят. Наверное, таким образом я даже во сне пытаюсь удержать внутри себя то, что не выпускаю наружу во время бодрствования. На протяжении всего пути к выходу из подвала мне постоянно казалось, что на меня вотвот набросится могильщик бледный, как воск, и с глазами, похожими на кровавые пузыри. Возможно, он кинется на меня с потолка, или вырастет из темноты под моими ногами, или, подобно злобному чертику из коробочки, выскочит из газовой печи котельной. Однако страхи мои оказались напрасны.
Судя по поведению собаки, могильщик уже ушел. Орсон шлепал лапами сбоку от меня. Мраморный ангел попрежнему бдительно охранял мое транспортное средство. Хорошо хоть этот не был похож на меня.
Капризный ветер снова улегся, и дубы стояли неподвижно. Филигрань плывущих по небу облаков была серебряной в серебряном свете луны. С церковного дымохода сорвалась стайка стрижей и, стремительно спикировав вниз, расселась по ветвям деревьев.
